class="p1">— И потом, мне сверху не видно, кто там бежит — юбка или штаны, я выполняю приказ командования!

— А ты обязан видеть, если ты человек, а не хищник, уничтожающий всё живое! — грубо перебил его Дарьянов. — Что касается меня и моих орлов, то мы убивали вооруженных врагов в открытом бою. Я не обвиняю тебя, капитан, но повторяю, что даже на войне нужно оставаться человеком и различать, где бежит вооружённый враг, а где ни в чём не повинный житель этой бедной, несчастной и многострадальной страны.

Вновь воцарилось тягостное молчание. Панченко опять собрался возразить, но его комэска, майор Зубов, опередил своего подчинённого.

— Помолчи, Андрюха, Петька прав. Во-первых, мы не фашисты, чтобы без разбора убивать всех подряд. Во-вторых, за каким чёртом мы припёрлись сюда вообще? — и майор огляделся по сторонам. — Говорю это открыто, потому что среди нас, боевых офицеров, нет стукачей. Вот ты, Панченко, говоришь, что все они партизаны ночью. Возможно, оно так и есть. Но если они все стали ночными партизанами, значит, мы им не нужны в их стране? И спрашивается: за каким лядом мы сюда заехали, а? Мужики, кто ответит? Вы скажете — политика, государство не наше дело. Нет, братцы, наше, и, похоже, это стали понимать сверху.

Зубов ещё раз огляделся по сторонам и взмахнул рукой, призывая всех к себе.

— Скажу вам, братцы, по секрету, что скоро это безобразие закончится и наш генерал (вы знаете, о ком я говорю) выведет всех из Афгана. Так что нам, вертолётчикам, ещё много будет работы, чтобы прикрывать ваш выход из этого пекла, господа десантники и танкисты.

— Значит, американцы победили нас, коль вынудили уйти из Афгана, — произнёс доселе молчавший лейтенант, танкист.

— Поверьте мне, мужики, — всё так же убедительно произнёс комэска. — Я уверен на сто процентов, что и они вляпаются когда-нибудь. В Афгане или ещё где-нибудь. Им боком обойдётся эта эйфория. Потому что нельзя победить штыками этот свободолюбивый народ. И обязательно америкосам и их сатрапам прижгут задницу, да так, что те будут улепётывать через моря и океаны. И как итог, скажу известную истину, мужики, что история учит тому, что ничему не учит.

— Правильно ты всё говоришь, командир, правильно, — проснулся раскрасневшийся Панченко. — Только и Петьке нельзя так хлёстко бить наотмашь. Я не барышня, проглочу. Только ведь тебе, Петро, с твоей прямолинейностью, бескомпромиссностью и правдой-маткой ой как нелегко будет в жизни, особенно сейчас, когда она круто начала меняться. И ты ещё нахлебаешься горя и дерьма, говорю это тебе как друг. Ох, попомнишь мои слова, Петька, попомнишь.

Неожиданно в купе зашла молоденькая проводница и замахала руками:

— Я думала, у вас тут пожар. Немедленно прекращайте курить! А не то…

— Красавица ты наша, хозяюшка! Будь ласкова, присоединись к нашему застолью, а дым мы сейчас быстро вышвырнем, — улыбаясь, произнёс Зубов. — Так, мужики, быстро открыть форточку и уступить даме место.

Молоденькая проводница немного пококетничала, а затем присела возле стола.

— Вообще-то мне нельзя, не дай бог, увидит начальство. Ой, что будет!

— Пусть только попробуют, — произнёс Панченко, наливая девушке коньячку. — Пешком до Москвы пойдут.

Когда у всех по чуть-чуть было налито, Зубов произнёс как всегда лаконично и в самую точку:

— За милых дам!

Все выпили стоя, затем капитан Дарьянов вытащил притулившийся у стенки баян и протянул Панченко со словами:

— Давай, Панчо, нашу любимую, гусарскую.

Вертолётчик развернул меха и под баян запел:

Воинское братство,

Сквозь огонь веков

Ты несёшься конницей,

Не щадя голов.

Связаны мы крепко

Ратною судьбой,

А в душе гусары,

И тоску долой.

Все дружно подхватили:

За Отчизну милую,

За любовь и честь

Всё до дна мы выпьем,

Что в бокале есть…

Глава 4

Ещё в части Пётр попросил, чтобы не сообщали родным о его воскрешении. Он решил самостоятельно, с помощью сослуживцев добраться до Воронежа. А там вначале встретиться с родителями. А потом уж предстать перед женой и дочкой в таком вот «распрекрасном» виде. А там… на их усмотрение — будь что будет, как бог даст. Так решил Пётр, потому что жизнь есть жизнь, и он не вправе решать за других. Жить вместе с калекой… или нет.

Тепло простившись с сослуживцами, доставивших его до самого Воронежа, Пётр на прощание помахал им рукой и медленно покатился знакомым маршрутом. Сердце у него щемило и прыгало, а мозг сверлила одна-единственная мысль: «Как встретят, как примут? И не напугает ли он больных мать и отца? Да и жена с дочкой могут бухнуться от увиденного чудовища». И Пётр впервые испугался. Дом был совсем рядом, но он вдруг остановил коляску. Впервые Пётр не знал, что делать. Он так разволновался, что чуть было не потерял сознание. И внутренне костерил себя за то, что всё же заранее не сообщил своим родственникам о себе. Проходившие мимо люди кто с ужасом, кто с сожалением смотрели на несчастного калеку. Возможно, среди них были и те, кто раньше знал Петра. И Пётр поймал себя на мысли, что начал комплексовать.

Мозг сверлила жуткая мысль: «Кто бы мог подумать, что я так долго стремился домой, а, оказавшись возле дома, страшусь туда зайти». Пересилив эти тягостные мысли, он всё же решил сначала завернуть к своему некогда бывшему другу по службе, Ивану Шведову, жившему неподалёку, чтобы разузнать обстановку и не травмировать родственников.

Иван жил всё там же и сразу выскочил на улицу, когда к нему в квартиру позвонил соседский мальчишка и сообщил, что на улице его ожидает Пётр Дарьянов.

Шведов так и прирос к земле, когда увидел своего бывшего друга в инвалидной коляске, с пледом, прикрывающим ноги, с левой култышкой руки и шрамами на лице. Он медленно подошёл к Петру и, присев, положил свою голову ему на колени.

— Петька, неужели это ты, дружище, неужели это ты, — повторял он ежесекундно, покачивая головой.

— Как видишь, Ваня, я. Только, пожалуйста, не стенай, иначе я разревусь, на смех всем прохожим.

Иван встал с колен и, продолжая вздыхать, проговорил:

— А мы уж тебя все похоронили. Ладно, хоть живой, Петька.

Шведов вдруг побледнел, а потом как-то опасливо и с растяжкой спросил:

— Петро, а ты это… ну… В общем, у родственников-то был?

— В том-то и дело, Ваня, что не был. Не хочу их пугать, потому и завернул к тебе, чтобы ты мне помог их